Деревянные буквы выстраиваются в слово.

Утром разговоры о скорой кончине лета. Ближе к вечеру - пряный чай с молоком в глиняной кружке, пляски в остывающей комнате - своеобразная тризна по трем месяцам тепла и солнца. Тимьян и лаванда уступают место шафрану и гвоздике - кухонная магия меняет свой оттенок и аромат. Лето заканчивается там же, где и началось - в лесу.
А в квартире стены пустеют, с них снимаются все фотографии, открытки, записки. Стены наги. Только портрет любимого писателя чернеет на зеленом море обоев, как напоминание о некой константе. Быть с Бэнксом, засыпать с Воннегутом, восхищаться Пажем, обожать Во, но неизменно возвращаться к Францу.
Я всегда думаю об Офелии, когда мне грустно. Или наоборот, когда грустно, то я вспоминаю Офелию. А может быть это Офелия думает обо мне, когда грустит, к примеру, Гамлет.

Чары, некогда связанные в слова, вплетенные в ткань бытия, уснувшие на время, вновь ожили. Ярким воспоминанием, всполохом молний, порывом ветра ворвались в привычную обыденность, рассыпались в днях, повисли каменьями на запястье.

Деревянные буквы выстраиваются в слово HOME .

С Августом-то что? Он как всегда: колдовской, ежевичный. Август отчего-то непременно связан с Другим, и это уже стало традицией.
Ветер приносит мне новые истории и старых людей. Истории я рассказываю тихо-тихо, под тиканье любимых настенных часов. После полуночи и до самого рассвета в комнате шепотом рисуются жизни тех, кого уже нет и тех, кто еще не родился. А люди? Люди приходят в поездах, кафе, в деревнях - их можно узнавать заново и, слава Богу, радоваться этим новым старым знакомым.

Да, вот так бывает, что жизнь не-вертуальная, затягивает меня по самую мою кудрявую макушку. Когда дни получаются насыщеннее, чем самые яркие сны - времени на все остальное остается слишком мало. И сил. Я делаю пометки в блокнотах о красивых моментах обычной будничной жизни, затем теряю эти блокноты; пишу телеграфные сообщения друзьям, отправляю открытки. Книги у меня залежались на полке, чего обычно со мной не случается. И рука давно не писала ничего длиннее десяти строк. Я живая, хоть и очень уставшая временами.
Еще лето. Еще Август.

Город гудит, солнце испепеляет жарким полднем, в черных кудрях алеют маки. Лето бродит по улицам.

С утра ртуть стартует с красной отметки "20".
Моя практика давно уже закончилась, любимые студенты в последний день подарили нам [практикантам] торт, отчего я порядком офигела. Теперь, когда иду по ВУЗу, со мной здоровается каждый третий проходящий мимо студент. Приятно, черт возьми 8)
Диплом написан, он сдан на рецензию. За мной остаются госы и защита, но все это так ничтожно и мелочно, что я пританцовываю с зачеткой в руке под деканатом и кафедрой.

В полдень город замирает, ленивый и жаркий. Двадцать семь градусов выше нуля. Раскаленный воздух звенит, и из открытого окна на втором этаже слышно жужжание радио. Пахнет пыльной дорогой. Лето мое началось ранним утром, в лесу, в лугах, омыло меня дождем, осыпало поцелуями, накормило клубникой и вплело в волосы маки. Я жажду путешествий, поездов, людей. Великое колесо вращается, по почте мне идут книги, я пишу письма тем, кому давно обещала.


Вечером столбик термометра зависает на "+23". Я бросаю лёд в зеленый жасминовый чай.
Все чаще обращаюсь к рунам, закрываю один глаз и слушаю их ответ. Проекция, конечно же, но все же маленький ритуал. Под рукой - книга про обереги. Им я доверяю больше, они локальны. Ближе к ночи комната наполняется запахом жасмина и стрекотом кузнечиков. Снова зовут луга и травы, залитые лунным светом пруды и огромный вечный лес и населяющие его твари. Летом жизнь во всём.

В полночь моя карета превращается в тыкву и все мыши разбегаются. И так уже полдюжины дней.
В небе – полная луна, в воздухе – магия. Камни на моем запястье вспыхивают в свете дрожащих языков свечей. Я танцую посреди холодной комнаты, в которой пахнет воском и черемухой. Раз уж нити дождя ткут волшебное полотно, то горсть моих чар его не испортит.

До окончания практики в ВУЗе остался месяц. Я уже не пугаюсь незнакомых здоровающихся со мною студентов и свыклась с тем, что они встают при моем появлении в аудитории. Раздаю рефераты, проверяю самостоятельные, захожу на кафедру без стука, соглашаюсь на чай. Субординацию соблюдать несколько тяжело, двойные отношения тоже доставляют хлопот, но это вполне приемлемая цена за возможность услышать "коллега" от собственных преподавателей. Единственное, что в этом всем грустное - так это невозможность пропасть первую пару, ибо препод 8)

Главная башня собора святого Вита ранним мартовским утром уже была обитаема. Город еще не успел стряхнут с себя густую пелену тумана и с высоты трехсот ступеней едва ли можно было различить чернеющие контуры колоколен и мостов. Под сводами башни сидел человек и читал книгу. Когда я вбежала к нему на площадку, оставив за спиной долгую узкую лестницу, мой смех был непозволительно громок. Я жада от него приветствия, в то время как не в праве была рассчитывать даже на кивок и, не получив в ответ ничего, смутилась. Потом, тихо устроившись в углу напротив, еще долго наблюдала сквозь два ряда бесполезных стекол, за человеком хранящим молчание. И безмолвное величие готических стен собора соперничало по своей красоте с человеком, читавшим книгу на вершине самой высокой башни.

Тут внезапно моя латентная любовь к еврейской нации пробудись окончательно. Все к этом вело, разумеется.

Снилось пражское метро, старое еврейское кладбище, ожидание в грубо сколоченных деревянных гробах, бесконечна правка моей статьи, от которой даже во сне едва ли удавалось сдерживать рвотный позыв. А еще снился город, этот самый, горчично- серый, с высотками, длинными окнами и никогда не прекращающимся ветром. Снился как карикатура сам на себя. В его книжных продавались сизые открытки с изображением двух дымящихся труб, горожане восторженно покупали их и рассылали родственникам, знакомым и приятелям. Я видела крыши города - малиновые, бирюзовые, зеленые и фиолетовые. Гладкий шифер блестел на солнце как леденец. "Смотри, ты видишь, какой мой город?" - спрашиваю у человека , что за тысячу километров отсюда. Ветер ловит мои слова и мчится, что бы донести их адресату.
Глупость конечно. Ничего такого на самом деле не происходит - ветер просто разметает слова как мусор на улицах, от них не остается и эха. Просто бессознательное удивляет меня, поместив в мой сон человека, отчего то ставшего таким важным.

По будням я читаю лекции. Моя аудитория - первокурсники. Они послушны, вежливы и любопытны. Мальчонка с третьей парты в открытую пытается флиртовать. А мне смешно, я пытаюсь держать лицо и не расхохотаться.

Очень сильно и стремительно влюбляюсь в город. Наш с ним роман закручивается со скоростью торнадо, он все больше раскрывается, затягивает меня вглубь своих улиц. Этот квест обречен на провал - я ведь ищу прошлое. Хотя иногда случается что-то особенное, и свернув однажды в арку можно вдруг очутиться в тысяча девятьсот тридцать девятом.

В реальность, чисто убранную и систематизированную, врываются старые демоны, выворачивают книжные шкафы, взрывают динамики чудовищной громкости звуками и пляшут, пляшут перед глазами. Для них у меня не находится ничего существенного, только море изысканного вербального яда.


___________________

"Я хочу жить обычной жизнью, хочу пошлого мещанского счастья, хочу быть обывателем."

М. Паж. "Как я стал идиотом"

There was an old woman
Who lived under the hill,
And if she's not gone
She lives there still.